ИУДЕЙСКИЙ ЦИКЛ

АГАСФЕР

Я никогда не ведал лжи и страха, -

Посланник смертным недоступных сфер,

Где звёздные поля и бездны мрака.

Я вечный, к сожаленью, Агасфер.

Я видел Колизей, паденье Рима,

И что творил в конце пути Нерон,

Мне как-то меч бродяги-пилигрима

Пытался нанести, глупец, урон.

В садах Версаля, в вычурных гостиных,

Я толковал с Вольтером и Дидро,

И с Ротшильдом изысканные вина

Порою дегустировал в Бордо.

Я воевал в отрядах Вашингтона,

Когда явил своё паденье Юг,

В Сибири тяжесть сталинского трона

Давила мне на плечи среди вьюг.

Я жить устал. Мне бы уйти хотелось

Туда, где бесконечного предел.

Но есть ещё одно на свете дело,

Которое достойно многих дел.

Хочу закрыть своим бессмертным телом

Путь в бренный мир нацизму всех мастей,

Чтоб птица в небесах о счастье пела

И  золотым руном пшеница зрела.

Я – первый и последний средь людей…

Бабель

Ощетинившись жалами сабель,

Эскадрон приготовился к бою.

Неужели не страшно вам, Бабель,

Стать частицей немого покоя!

В Первой Конной и писарь с отвагой

Мчит на цепи махновцев, кадетов,

И звенят мушкетерские шпаги

В светлых грезах бойца и поэта.

Умирать в двадцать лет неохота,

Но взывают местечки, станицы:

Для чего ж нам в озерах из пота,

Крови, слез суждено раствориться!

Если кто-то в беде, значит, надо

Юность тратить в засадах, погонях,

Только снится и снится отрада:

Луг, где женщины ходят и кони.

А в Одессе морские туманы

Покрывают ковром Молдаванку,

И закат все такой же багряный,

Словно юбка гадалки-цыганки.

И, награда за сирое детство,

Оскорбленное зверством погромов, -

Сапоги и винтовка – наследство

В ночь ушедшего друга-краскома.

И ушли, не дожив до рассвета,

До расправы с тиранопоклонством,

Не узнав, что наложено вето

На деянья кремлёвского монстра.

Вы себе сотворили кумира

И с железной, безжалостной кастой

На колени поставить полмира

И Россию решили напрасно.

«Голубятня» пуста. Нет музея.

Лишь портрет на старинных обоях.

Лики древних волынских евреев.

Песнь о щедрых одесских героях.

Дорога       

Если змеем явилась тревога

И сомненья, как тучи. нависли,

Пред тобою одна лишь дорога –

В Храм высокой и трепетной мысли.

В неизменный закутавшись талес,

Вновь открой первозданную Книгу,

И, стремясь к неизведанной дали,

Прикоснёшься к вселенскому лику.

И мгновения станут веками:

Каждый – мера еврейского счасться,

В каждом  нечисть желает ножами

Нашу душу изрезать на части.

Только эта душа не сдаётся –

В ней пылает огонь Маккавееев,

И извечно с Аманами бьётся

Честь живых и ушедших евреев.

В Книге той улыбаются дети,

И под солнцем сияет Израиль,

И на созданном Господом свете

Нет прекрасней еврейского края.

Нет светлее еврейского дома

Под звездою с шестью уголками,

И страну от грозящего грома

Мы, как прежде, прикроем сердцами.

ЗМИЁВСКАЯ  БАЛКА

В Ростове, в отринутом Господом месте,

Во влажной осоке водились лишь змеи.

В военную пору, с детишками вместе,

Там лютую смерть евреи.

Бомбёжки, разруха,  пожары, облавы –

Расплавленный август не знает пощады,

И шли обреченно Давиды и Хавы,

И цепко смотрели на них автоматы.

Война есть война – порождение Ада,

Помянем всех павших, от боли немея!

Всегда на войне погибали солдаты,

Но только евреи за то, что евреи.

Абрамы и Ривы, Ароны и Сарры

Стояли у ямы, теряя дар речи,

И пьяный ефрейтор искал портсигары,

И кольца, и прочие ценные вещи.

Дрожит под ветрами Змиёвская балка.

Стоит монумент. Жжёт земля под ногами.

Порой прилетают вороны да галки,

Пестреют цветы от невест с женихами.

О, радостный мир, золотой от заката!

Уж вечер, и с Дона прохладою веет.

Не смей допустить, чтобы где-то, когда-то

Страдали евреи за то, что евреи!

Из Египта

Шолом тебе, мой верный друг и брат!

К твоим стопам всем сердцем припадаю.

На твой вопрос отвечу, как Сократ:

«Я знаю то, что ничего не знаю»,

Но верю в Божий перст, и в суть вещей,

И в то, что есть вселенной аксиома:

Евреи не сойдут в огонь печей

У вечных стен Израилева Дома.

Опять война. Мы выстоим и впредь.

Им не разрушить мирозданья своды,

И дети будут вновь играть и петь,

Слагать поэты пламенные оды.

Веками нас стреножил этот мир

В убогой безысходности изгнанья.

Мы приглашали мир на званый пир-

Пир разума и истинного знанья.

Обрушился коричневый тайфун,

И средь пожаров, мора и разрухи

Ковали сталь побед касаньем струн

Гольдштейн и Ойстрах, Хейфец и Менухин.

И тысячи отчаянных солдат

Застыли у штурвала иль прицела,

Закрыв собой Москву и Сталинград,

Чтоб в саван жизнь одеться не успела.

Метели, ветры, зной, весенний гром.

Потомкам сохранив любовь и Бога,

Как братья, за истерзанным холмом

Лежат Петров и Кац, Смирнов и Коган.

В распахнутой душе и свет и Храм

У каждого кто вышел из Египта.

С небес на Землю смотрит Авраам,

И тень его столетьями увита.

ИУДЕЯ

Дышат вечностью горы

У обители Бога.

Свитки ветхие Торы

Можно сердцем потрогать.

К Аду иль кущам Рая

Мнится рядом дорога,

В горних высях витают

Души первопророков.

Иудейское утро

Озарило ненастный

Мир, как горькая мудрость

Строчек «Екклезиаста».

МЕЗУЗА.

Лес дымился у Старой Руссы.

Мир давно был объят войной.

Дверь разбитая. Плоть мезузы

Под не знавшей косы травой.

Обнимались, как братья, танки,

Так похожи на две свечи.

Неживого села останки,

Запах смерти в седой ночи.

Утро. Маршем остатки роты.

Замерев, молодой майор

Из забывшей про сон пехоты

Устремил на мезузу взор.

Взял её, как ребёнка, в руки

И к дрожащим поднёс губам,

И душа изошла от муки,

Путь непрошенным дав слезам.

И ожили огни местечка,

Черноглазой соседки стан,

В камышах, невеличка речка,

Опьянённый росой туман.

Талес деда и тфиллин вечный,

Отрешённых молитв обряд,

И напев материнской речи,

И отца умудрённый взгляд.

И застыла в молчанье рота,

Сняв пилотки с лихих голов,

И майор, что в боях измотан,

Стал, как прежде, к боям готов.

И мезуза, полна отваги,

От родных берегов вдали,

Низвергала с крестами стяги,

Соль вкушая чужой земли.

…На знамёнах Звезда Давида.

Ждут приказа его сыны.

Русский говор и вязь иврита.

Снятся верной мезузе сны.

МОИ СТАРИКИ

В проклятый сорок первый год

Арон Шапиро шел на фронт

С неистребимой верой.

Шатались с раннего утра

Под летним солнцем «Мессера»,

И Ад плевался серой.

       Мой дед Арон был лейтенант.

       Его гвардейский медсанбат

       Не выходил из боя.

       Он изгонял чужую смерть

       И не боялся умереть,

       Как следует герою.

Ценил друзей, растил детей,

Нес Божий свет в душе своей,

Любил форшмак и халу.

Мечтал, чтоб в глотку слово «жид»

Себе вогнал антисемит,

Таясь под одеялом.

       Он спит, где море правит бал

       И шлет, шаля, неспешный вал

       На славный Севастополь.

Здесь чаек вечный карнавал,

И смотрит вдаль, как адмирал,

Почтенный мудрый тополь.

И отчим матери моей –

Шейн Миша – пламенный еврей,

Отчаянный, как Маккавей,

Знаток немецкой речи,

Не приходил без «языка»,

Был честью своего полка,

И фронтовой разведчик.

       В следах от давних тяжких ран

       Лежит, где пьет Биробиджан

       Хмельную воду Биры.

       Шумит непроходимый лес,

       И сопки у самих небес

Решают судьбы мира.

Мой третий дед- простой скрипач,

Но смех, и боль, и страх, и плач

Его вещала скрипка.

Я, так же, как и он – Хентов, -

На древнем языке отцов –

Хорошая улыбка.

       Холодный камень слеп и глух,

       И в сердце проникает дух

       Старинного кладбища.

       А за стеной гудит Ростов,

       И только шепчет «Мазл Тов»

       Еврейский робкий нищий.

Мои родные старики!

Простите детям их грехи.

Оттуда, с горней выси,

Благословите каждый день.

Ограды трепетную тень

НАРОД  МОЙ

«…народ этот отдельно живёт

и между народами не числится»

(Бемидбар, 23:9)

Земная твердь ведёт сраженье с водами

Веками и, конечно, отступает.

Не числится народ между народами –

Он только чашу горя осушает.

Удачи обращаются невзгодами:

На этом свете всякое бывает.

Не числится народ между народами –

Он только двери к Б-гу открывает.

Костёр чуть жив под каменными сводами:

То разгорается, то сразу угасает.

Не числится народ между народами –

Он только им дорогу освещает.

Смысл жизни постигаешь буквой, нотами

Иль числами, коль разум позволяет.

Не числится народ между народами –

Он только дух их знаньем укрепляет.

Глаз не сомкнул Израиль пред Исходом и

Египет не избегнул наказанья.

Не числится народ между народами.

Он только боль и голос мирозданья.

ПЕСНЯ ПЕСНЕЙ

Гибким танцуя телом,

Телом тугим и белым,

Сном о любви тревожишь,

И со змеиной кожей

Узкое платье схоже.

От наслажденья стонут

Скрипки и саксофоны.

Страсти хмельное лоно

Тянет в бездонный омут.

Бедер изгиб прелестный,

Блещут глаза и плечи,

Ты – словно «Песня песней»

В облике человечьем!

ПИСЬМО К МАТЕРИ

                      Моей матери

       Хентовой Фриде Ароновне

Здравствуй, мама! Уже на иврите

Напишу о родном и далеком,

Протяну неразрывные нити

Между мной, и тобою, и Б-гом.

       Расскажу, как пылают зарницы

       Над прекрасной и древней землею.

       Вытри, мама, глаза и ресницы

       И пушистую прядь над щекою.

Одному мне, порой, одиноко,

Правда, веры и мужества хватит.

Голос крови – не прихоти рока,

И не стоит судьбу виноватить.

       Запах горького крепкого кофе,

       Как в приморских кафе на Кавказе,

       Величавый, таинственный профиль

       На античной причудливой вазе.

У витрины солдат с автоматом,

С популярным названием «Узи»,

Идиш вдруг чередуется с матом,

Столь знакомым по жизни в Союзе.

       Берег Хайфы. Оплот Моисеев.

       Слух ласкают напевы прибоя.

       О вселенская участь евреев –

       Мудрецов, земледельцев, изгоев!

       Разможженных в аду Холокоста

       И распятых в кровавых погромах.

       Но любовь – неизменная гостья –

       Не ушла из еврейского дома.

Наши предки, из чаши Господней

Выпив горя до самого края,

Завещали потомкам сегодня

Уберечь государство Израиль.

       Не страшны ни прибрежные бури,

       Ни гроза на Голанских высотах,

       С нами вместе и Пейсах, и Пурим,

       И священная наша суббота.

Жду ответа. До встречи.Целую.

Передай всем, кто помнит, приветы.

Я пером лишь да скрипкой воюю,

Как и все скрипачи и поэты.

       Написал я письмо на иврите,

       Выпил стопку, отведал закуски.

       Вывел бережно: «Хентовой Фриде»,

       Но пока с переводом по-русски.

Письмо сыну

Здравствуй, сын!  Наконец принесли письмо.

Как Израиль далек от брегов России!

Ноги сами сегодня несли домой,

Словно путь им цветами устлал Мессия.

Вмиг прочла, и забылась волшебным сном,

И тебя увидала в хрустальной яви,

И Шофар зазвучал за моим окном,

И к душе прикоснулся молитвой равви.

Как всегда, и уютен, и светел дом.

Кошка спит и урчит на краю кровати.

Семисвечник. Агады старинный том.

Возле Торы рядами стоят тетради.

Взгляд отца озаряет привычный день.

По квартире кружат озорные блики.

Лишь порою ласкает портрета тень

Стопку писаных нот, стеллажи и книги.

Вот зима! Барабанит трудяга-дождь.

Точит лед на озябших еловых лапах.

Ободряет сограждан в эфире вождь.

Правда, в прессе вранья надоевший запах.

За порогом, как лава, бурлит Чечня,

Выжигают узоры пожары, взрывы.

И, как саван, ложится зловонный чад

На останки домов и пустые нивы.

Мир трещит, как идущий ко дну фрегат,

Средь бушующих волн не сошел с ума бы.

То вовсю югославский гудит набат,

То войной Иудее грозят арабы.

А сентябрьский безумный нью-йоркский ад,

Леденящие сердце и мозг теракты, -

Жил во Франции славный маркиз де Сад –

И его б напугали такие факты.

Ах, примчался скорей бы гуляка-март,

Смыв ручьями с разбега следы ненастья.

Я, конечно, открою колоду карт,

И тотчас их раскину тебе на счастье,

И открою подругам секреты снов, -

Тополь веткой стучит по балконной раме, -

О сынок! Хоть на день приезжай в Ростов

К одинокой и очень уставшей маме!

ПУТЬ ЕВРЕЯ.

Танах. Израиль. Путь еврея.

Иосиф. Братья. Фараон.

Исход под дланью Моисея.

Израиль. Тора. Иудея.

Пророки. Царство. Мощный трон.

Саул. Давид и Соломон.

Паденье храма. Маккавеи.

Объятый пламенем Сион.

Забвенье средь иных племён.

Фашизм. Угасших судеб сонм.

Израиль. Взрывы. Что потом?

Танах. Израиль. Путь еврея.

КОЛ НИДРА

Звёзды, замрите на скорбном параде!

Рощи, пусть лист ни один не трепещет!

Птицы, оставьте на время рулады!

Горе, как море, бушует и плещет

Стылой водой на могучие скалы.

Горем покрыты поля и долины.

Смерть, торжествуя, сверкает оскалом

И веселится, лаская руины.

Ты, кто всё видит, и слышит, и знает

В этой рождённой любовью вселенной!

Что же изведать позволил до края

Чашу беды иудейским коленам?

Ты дал им жизнь на вершине Сиона,

Волю, и мощь, и священную Тору.

Что ж безнадёжно еврейские стоны

Молят пощады средь праха и мора?

Громом грохочут безумные пушки,

Сердце трепещет от бомб завыванья,

Дети к груди прижимают игрушки,

И небеса сотрясают рыданья.

Мир стал подобием адского пекла.

Боже! Тобою спасённые души,

Плоть обретя, вновь восстанут из пепла.

Слёзы Земли и века не осушат.

ТЫ и Я

       Моему сыну Вадиму Хентову

О, мой предок, из свиты царя Соломона,

Разглядевший изнанку мирской суеты

Под искусной опекой могучего трона!

Я – такой же еврей, как и ты.

О, печальный мой дед, не избегший погрома!

Твой последний приют ограждают цветы

От грозы и раскатов беспечного грома.

Я – такой же еврей, как и ты.

О, мой гордый отец, что сгорел в поднебесье,

Даже мертвым стреляя в паучьи кресты!

Как и прежде, светлы ханукальные песни.

Я – такой же еврей, как и ты.

О, мой брат, на тревожной ливанской границе!

Твое храброе сердце полно доброты.

Ночь воздвигла шатер над еврейской столицей.

Я – такой же еврей, как и ты.

О, мой мальчик, спешащий на свет появиться!

Мы сильны, Моисея законы храня.

Над усталой землей тихий ангел кружится.

Ты – такой же еврей, как и я.

У могилы Любавичского Ребе

                              Моему деду

       Адольфу Самойловичу Хентову

На еврейском кладбище в Ростове

Даже листья шепчут предсказанья –

Старый клен умолк на полуслове,

Затаив душистое дыханье.

С погребальным тленьем слился космос,

Окружив заботой боль столетий,

И еврейских бед седые космы

Растворились в грустном, робком свете.

Дети отрешенных комиссаров

Уж не бьются с внуками банкиров,

И фамильный склеп прекрасной Сарры

Не теснит могилку сирой Фиры.

Молятся ученые хасиды

В длинных сюртуках и черных шляпах,

И струятся добрые флюиды

И семи свечей горящих запах.

Блещет на стене звезда Давида –

Вечный бич антисемитской мрази,

И фигура, талесом обвита,

Кланяется в благостном экстазе.

Божий перст на ясном здешнем небе

Вылечит и язвы, и каверны,

И душа Любавичского Ребе

Оградит заблудший мир от скверны.

Вновь упругой плотью станут раны,

И восстанут мертвые из праха,

И народ земли обетованной

Обретет явленье Мошиаха.

ХОЛОКОСТ

Ночь к рассвету ползёт бессердечной улиткой.

Выпить залпом до дна её горечь непросто:

Б-г пришил мою душу суровою ниткой

К неистлевшим под солнцем следам Холокоста,

Чтоб я помнил до смертного часа детишек,
Превратившихся в пепел в огне Бухенвальда,

Моей матери Фриды сестёр и братишек,

Не сумевших избегнуть нацистского ада;

Не вкусивших любви черноглазых подружек

Моей бабушки Берты, актрисы еврейской,

И как ветер ласкает останки игрушек

И зеркал, не боясь автоматного треска.

Чтобы чтил Вас, сыны непокорной Варшавы:

Кузнецы, меламеды, врачи и раввины,

Что плюя на запреты, расстрелы, облавы,

Шли вперёд, за собой оставляя руины.

Вас, бойцов партизанских отрядов, подполья,

Знавших толк в том, как в воздух летят эшелоны,

И солдат, ставших почвой промёрзшего поля,

И матросов, сошедших в бездонные волны.

В прошлой жизни и я вырос в сумрачном гетто.

Сердце билось в груди растревоженной птицей.

Слышал грозное пенье стрелы арбалета,

Видел меч крестоносца, костры инквизиций.

Что ж. Оковы галута разбиты успешно

На дорогах, лежащих от Ада до Рая…

А на мусорных баках глумливо, небрежно

Вновь подонки малюют: «Евреи! В Израиль!»

ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ

На ветру я качаюсь усталой былинкой.

Был кудрявым мальчишкой в еврейском местечке

И с друзьями играл, перемазавшись глиной,

В камыше у извилистой ласковой речки.

Взгляд прощальный отца, полицаи, вагоны,

Слёзы деда и бабушки тихие стоны,

И ушли навсегда и сестрёнки и мать,

А потом стало нечем в вагоне дышать.

ПРИПЕВ:

Шесть миллионов убитых сердец,

Шесть миллионов загубленных душ,

Молотом Ада разбитых колец,

Смерть сорвала свой невиданный куш.

Крикните, русский, француз и еврей: -

Крик пусть летит до пылающих звёзд,

Смерчем настигнет пучины морей, -

«Мы проклинаем тебя, Холокост!»

Я парю над Землёю мятущейся птицей.

До войны хохотала с подругами вместе.

Ох, как хочется в танце с любимым кружиться

Под шуршанье листвы в белорусском полесье!

Был исход измождённого знойного лета.

Я брела поутру за водою по гетто.

Мне детей бы для счастья рожать и рожать,

Только начал охранник стрелять и стрелять.

Я стал камнем, поросшим травою в лощине.

Знали б вы, как мечтаю о праведном мщенье.

Воевал, как умею, как должно мужчине,

Но зимой, в сорок первом, попал в окруженье.

Я – последний. Товарищи в чёрной траншее.

Если б скинуть петлю с окровавленной шеи,

Я б сумел этих гадов руками давить.

Просто с этой минуты мне больше не жить.

ШМА! ИЗРАИЛЬ.

Я в плен попал, где нежится Кордова,

К веслу прикован на свою беду,  

И снова,  свет в глазах теряя, снова

Шептал я: «Шма,  Израиль! – Я иду!»

ПРИПЕВ:

Мы у нашей еврейской судьбы

Не просили удачи взаймы,

И ушли все двенадцать колен

В путь, отринув египетский плен.

В жилах бился неистовый ток,

Расступались вода и песок,

И сияла над нами всегда

В ясном небе Сиона Звезда.

Я пикой был пронзён под Ватерлоо,

И всё же спас задымленный редут,

Но, истекая кровью, молвил слово:

Сказал я: «Шма, Израиль! – Я иду!»

Я пулю получил на Перекопе,

Играя со Старухой в чехарду,

И, чуть живой, в пристрелянном окопе,

Твердил я: «Шма, Израиль! – Я иду!».

Я принял смерть в горящем Сталинграде,

Среди бойцов, в несломленном ряду,

И, застегнув бушлат, как на параде,

Я крикнул: «Шма, Израиль! – Я иду!» 

А я пал на Голанах, где граница.

Ещё дыша, в горячечном бреду,

В последний раз друзей увидев лица,

Воскликнул: «Шма, Израиль! – Я иду!».

Прекрасна жизнь. Что в мире лучше жизни?

Мы славим Б-га, лечим. учим, жнём.

Но если враг начнёт грозить Отчизне,

Ответим: «Шма,  Израиль! – Мы идём!».

ЭРЕЦ-ИЗРАИЛЬ

По сторонам измученных дорог

Пылали кровли древних Синагог.

Брела по лихолетьям, чуть дыша,

Еврейская печальная душа.

Полна добра, и веры, и любви, -

Конечно, потому была в крови,

И капли оставляли алый след

На горестной тропе еврейских бед.

И были вечер, утро, ночь, и день.

На Землю пала царственная сень,

И выросли прекрасные  цветы

Из капель тех сквозь алые следы.

Всегда, везде был рядом с нами Б-г.

Взметнул он к небу стены Синагог,

И вечной Торы ясный мудрый свет

Встал на былом пути еврейских бед.

Стоят средь кипарисов и олив

И Иерусалим, и Тель-Авив,

И берегу под Хайфой снятся сны

Под мерный плеск целительной волны.

Где жёг песок, там ныне чудный сад,

Под солнцем созревает виноград.

Наверно, где-то здесь таится Рай,

На этом полуострове Синай.

Эрец-Израиль,  -  так тебя зовут.

Явился ты и одолел галут,

И знак любви рисует звёздный рой

Ночами над волшебною страной.

ПРОФЕССОР АУЭР (посв. Якову Хейфецу, Мирону Полякину, Михаилу Эльману, Натану Мильштейну, Ефрему Цимбалисту и другим гениальным воспитанникам Леопольда Семёновича Ауэра).

К далёким звёздочкам стремясь сквозь тернии,

В недетской памяти тая погромы,

В ручонках скрипочки сжимали гении:

Абрамы, Мендели, Ароны, Шлёмы.

Играли Моцарта и Баха мальчики

В консерватории Санкт-Петербурга,

Пассажи дерзкие рождали пальчики,

И под каденции стихала вьюга.

Из струн трепещущих являлась аура

Как небо, ясная: под Божьим оком

Учитель музыки -  профессор Ауэр

Творил историю своим уроком.

А на окраинах огромной  вотчины,

В местечках сгорбленных, в Черкассах, Бродах

Молились дедушки, прося у Зодчего,

Чтоб дал он мальчикам хлебнуть свободы.

Взметнули крыльями-смычками истово,

Как птицы, мальчики в небесной сини,

И грусть еврейская, как слёзы, чистая

Вливалась в Крейслера и Паганини.

На скорбном мраморе недолгим бременем

Лежат опавшие с деревьев листья.

Концерт Чайковского застыл во времени

Мильштейна, Хейфеца и Цимбалиста.

Полны величия Сорбонна, Тауэр,

И не имеется на то сомнений.

С портрета скромного взирает Ауэр -

 Учитель гениев и просто гений.

ВМЕСТЕ

Ортодоксы и хасиды,

Академики, доценты,

Адвокаты и бандиты,

Воры, вечные студенты,

Местечковые аиды,

С терпким дедовским акцентом,

Музыканты и поэты,

С Божьим, в душах, ясным светом,

Сио…, комм…, иные …исты,

Даже в мыслях не нацисты,

Сотрясавшие основы,

Возводившие их снова,

Коммерсанты и актёры,

Офицеры, сутенёры

Трусоватые, лихие…

Соплеменники родные!

Мы разнимся ростом, весом,

Нравом, к жизни интересом,

Знаньем, истинным иль ложным…

Только это всё ничтожно.

Ада нас роднит идея:

Дьявол жаждет, чтоб евреи

Извелись на этом свете –

Старцы, женщины и дети.

Чтоб стояли мы у ямы,

Как фрагмент лишь нашей драмы,

Или в виде дыма просто

И легко струились к звёздам.

Равнодушный мир беспечен

И уверен в том, что вечен,

Не желает слышать фальши

И не видит носа дальше.

Не внимает мир урокам,

Нощно и, конечно, денно,

Данным лучшим  Педагогом,

В сотворённой им Вселенной.

Дьявол действует логично,

Ибо, знает на отлично:

Те, кто ждал и ждёт Мессию

В Польше, Франции, России,

Страст